Глава 3. ПОДЪЁМ КРЕСТЬЯНСКОГО ДВИЖЕНИЯ
3.1. Крестьянские волнения 1861—1863 гг.
Реализации реформы 19 февраля 1861 г проходила в обстановке непрекращающейся борьбы. Крестьяне всюду выражали недоверие к помещикам и местным органам власти; на барщину выходили неохотно и работали плохо, нередко производили потравы и порубки в помещичьих угодьях. Отношение к обнародованной реформе различных слоев обществ а тоже было далеко не однородным. Помещики-крепостники открыто осуждали реформу и надеялись, что она будет «исправлена» в соответствии с требованиями дворянства. Известную опору этим надеждам давала политика самого правительства: в апреле Н. А. Милютин и его покровитель министр С. С. Ланской получили неожиданную отставку и были заменены ставленником крепостников П. А. Валуевым. Это был убежденный защитник сословно-дворянских привилегий; среди сановников Александра II он выделялся умом, образованием и даром слова. Валуев умело использовал свои придворные связи и, учитывая непрерывные колебания Александра II, искусно приспособлялся к мнениям «высшего общества». «Дума русского» снискала ему репутацию либерала, но дальнейшая служба под начальством М. Н. Муравьева и резкая критика Редакционных комиссий вернули ему благоволение реакционной аристократии. Теперь Валуев был призван проводить в жизнь милютинскую реформу, и крепостнически настроенные помещики были убеждены, что он вполне сумеет оправдать свое назначение.
Либералы встретили реформу восторженным ликованием; они восхваляли инициативу и твердость Александра II, хотя критиковали сохранение временнообязанных отношений и отсрочку выкупной операции на неопределенное время.
Совершенно иначе были настроены революционные демократы. Правда, при первом впечатлении от чтения манифеста Герцен приветствовал Александра II как «царя-освободителя», но затем, после пристального изучения «Положений» 19 февраля, Герцен и Огарев убедились, насколько призрачно объявленное освобождение крестьян. Огарев тогда же разоблачил реакционные стороны реформы в подробной статье «Разбор, нового крепостного права». «Современник» ответил на опубликование реформы полным молчанием.
Крестьяне надеялись, что долгожданный царский закон обеспечит им полную хозяйственную и личную независимость от барина. Крестьяне не могли понять противоречия между провозглашением свободы, с одной стороны, и сохранением барщины, оброка и власти помещика — с другой. Объявление всей земли собственностью помещиков грозило в глазах крестьян отобранием их прежних наделов, несправедливым присвоением «божьей земли» дворянами. Юридический язык законодательных актов был непонятен деревне; она не верила ни флигель-адъютантам, ни предводителям дворянства, ни земским исправникам; охваченная страстной жаждой найти настоящую, «чистую» волю, она выискивала таких чтецов, толкования которых отвечали ее затаенным чаяниям, прислушивалась к голосам деревенских грамотеев, сельских священников, дьячков или случайных прохожих. Везде и всюду читали и толковали манифест и «Положения» по-своему, но одно было ясно крестьянству: если объявлена свобода,— значит, не может быть прежней барщины, не может оставаться прежняя власть бурмистра, управляющего, помещика. Крестьяне повсеместно прекращали отбывать крепостные повинности, не выходили на барщину, не платили оброка, не слушали увещаний и угроз начальства.
Попытки местных властей подчинить себе крестьянскую массу вызывали сопротивление, а появление вооруженных команд порождало столкновения или массовое бегство в леса.
За первые пять месяцев 1861 г. количество массовых крестьянских выступлений и вызовов военной силы для их подавления выросло до рекордной цифры. По подсчетам, первых было 1370, вторых — 718. Донесения о крестьянских «бунтах» приходили из всех губерний Европейской России. Местами волнения принимали бурный характер и становились предметом правительственных сообщений и обсуждения в печати.
Крестьянское движение после 19 февраля приняло наибольший размах в черноземных губерниях, где земельный вопрос стоял особенно остро, а крестьяне были чрезмерно обременены барщинными повинностями. В начале апреля 1861 г. в районе селения Бездна Спасского уезда Казанской губернии образовался центр массового крестьянского протеста, охватившего около 100 деревень. Сюда собирались конные и пешие крестьяне не только из Спасского уезда, но также из смежных районов, не исключая Самарской и Симбирской губерний. Здесь толковал «Положения» 19 февраля ходокам из близких и отдаленных мест крестьянин-сектант Антон Петров убежденный и страстный в своей агитации, отвечавшей крестьянским надеждам и чаяниям: «помещику земли — горы да долы, овраги да дороги, и песок да камыш, лесу им ни прута. Переступит он шаг с своей земли,— гони добрым словом, не послушался — секи ему голову, получишь от царя награду». Антон Петров убеждал крестьян не выходить на работу, не слушать ни господ, ни попов, ни чиновников, добиваться истинной воли, а она не будет разыскана, «пока не прольется много крови христианской».
В Бездне и прилегающих деревнях собрались тысячи крестьян. Кругом слышались толки, что нужно «резать, вешать, рубить дворян топорами». Исправник и предводитель дворянства были прогнаны из деревни, старосты и сотские заменены новыми выборными, которым доверял народ. Повсюду крестьяне расставили караулы, наблюдавшие за действиями местных чиновников.
Свитский генерал граф Апраксин, командированный Александром II в Казанскую губернию, двинул против крестьян несколько рот пехоты. Вокруг избы Антона Петрова стояла 5-тысячная толпа, готовая защищать правдивого, по ее мнению, толкователя царского слова. На все уговоры священников и начальства толпа отвечала единодушными криками: «Воля! Воля!» Апраксин потребовал выдачи Антона Петрова, называя себя посланцем самого царя. Крестьяне отвечали ему: «нам не нужно посланного от царя, но самого царя давай нам; стреляйте, но стрелять вы будете не в нас, а в Александра Николаевича». По команде Апраксина был дан залп первой шеренгой. Толпа стояла нерушимой стеной и на выстрелы по-прежнему отвечала: «Воля! Воля!» Залпы следовали один за другим, пока крестьянская толпа, видя убитых и раненых, не дрогнула и не побежала. По неофициальным подсчетам, на земле осталось лежать до 300 человек. Антон Петров вышел из избы, держа над головой «Положения» 19 февраля. Он был арестован, предан военному суду и через четыре дня расстрелян. Вокруг его имени стали рождаться легенды: крестьяне считали его святым мучеником. «Слава богу,— говорили они,— теперь воля христианской кровью облилась, будет много уже легче ее взять».
Еще активнее и шире проявился крестьянский протест в Чембарском и Керенском уездах Пензенской губернии. Одновременно с событиями в Бездне здесь начались поиски «истинной воли» у местных священников и сельских начальников. Говорили, что царь издал указ со своим знаменем — золотой печатью и георгиевским крестом, но дворяне и исправники утаили эту волю от народа и хотят сохранить прежние крепостнические порядки. В селе Студенки священник Померанцев вычитал из царского манифеста, что крестьянам «не указано работать», и эта весть облетела обширное пространство, захватив прилегающие районы Тамбовской губернии. Крестьяне стали собираться большими толпами в деревне Черногае. Воодушевленные лозунгом «мир — велик человек», крестьянские массы ополчились против бурмистров, конторщиков, исправников, управляющих. «Ни дня, ни минуты барину не будем работать, податей с нас царь не будет требовать двадцать лет, земля вся нам, леса, луга, господские строения — все наше, а барину нет ничего, господ, попов бей, души»,— говорили крестьяне. Их не страшило военное усмирение: «Нам солдаты не солдаты, пушка не пушка, мы на то пошли»,— слышалось среди толпы в с. Покровском. В Черногае крестьяне, вооружившись кольями, вилами, вступили в сражение с ротой пехоты и, несмотря на ружейную пальбу, заставили ее отступить, арестовали и заковали в кандалы управляющего и исправника.
Когда свитский генерал Дренякин с пятью ротами пехоты подавил движение в Черногае, борьба сосредоточилась в новом центре — с. Кандеевке. Сюда собралось из четырех уездов Пензенской и Тамбовской губерний до 10 тыс. человек. Из крестьян выдвинулись энергичные вожаки, пользовавшиеся огромным влиянием в массах; таков был сектант-молоканин Леонтий Егорцев, которого на тройках развозили по деревням для толкования манифеста. На все увещания начальства крестьяне отвечали: «Земля вся наша! На оброк не хотим, работать на помещика не станем» 3. Ожидая прибытия карателей, крестьяне запасались топорами, насаживали на колья косы, укладывали на возы движимое имущество, чтобы в случае необходимости бежать в леса. Дренякин двинул против крестьян семь рот пехоты и предполагал зажечь село, чтобы заставить жителей выйти в поле и тогда справиться с ними. На все увещания Дре-някина тысячная толпа отвечала криком: «Не повинуемся, ничего не хотим. Умрем за бога и царя». Прозвучала команда стрелять. Крестьяне падали как подкошенные, но толпа оставалась неподвижной и кричала: «Все до одного умрем, но не покоримся». Второй залп был таким же безуспешным. Сам Дренякин признавался, что он содрогнулся, видя этих «невооруженных, беспримерно неустрашимых» людей. Раздалась команда стрелять третий раз. Толпа по-прежнему не двигалась с места. Усилиями стрелковой роты, действовавшей прикладами, в рукопашной схватке удалось оторвать от массы народа 410 человек, остальные разбежались по домам. На следующий день усмирение продолжалось. Захваченные крестьяне по-прежнему твердили: «Умрем все, но не повинимся». Началась жестокая расправа — прогнание сквозь строй и сечение розгами, но и после исполнения «приговора» многие говорили: «Хоть убей, но на работу не пойдем и на оброк не хотим». Усмирители прошли все бунтующие селения, истязая жителей шпицрутенами и «исправительными наказаниями». Показавшиеся наиболее активными были сосланы в Сибирь на каторгу и на поселение (Александр II по телеграфу разрешил Дренякину выносить приговоры без суда, по своему усмотрению).
Движение в Черногае и Кандеевке показало всю силу накопившейся ненависти и активности крестьян. Народные массы выдвинули ясные и правильные лозунги — передачи им всей земли и обеспечения настоящей и полной свободы, но привычная вера в царя, неспособность разобраться в политической обстановке и распыленность движения подрывали силу массового напора. Несмотря на жесткие репрессии, вера в справедливость царя не угасала. Все шире распространялись слухи, что через два года после объявления манифеста, когда закончится составление уставных грамот, будет объявлена «настоящая воля». Эта мечта о грядущей победе мужицкого царя над правящими дворянами на время успокаивала и ободряла крестьян.
Поделитесь с Вашими друзьями: |
